«Мечты» Юрия Рысухина

20:04 / 25 июня 2019
В июне в оренбургской галерее «На Пушкинской» открыалсь выставка Юрия Рысухина «Мечты». Это колокольный перезвон в морозном воздухе, запах свежесобранных грибов, вкус бабушкиных блинов со сметаной, детское затаенное ожидание чуда… Сплав аллюзий на православные иконы и заимствования от лубочной живописи отправляют сознание зрителя в забытую сказку.

- Юрий Алексеевич, то, что вы – русофил, совершенно очевидно. А как складываются ваши отношения с религией? Насколько вы православный человек?

- Я - сдержанно верующий. Конечно, сказалось то, что раньше все это было под большим запретом. Со временем начал понимать, что вера во мне все-таки где-то очень скрыто культивируется. Иконопись я специально не изучал и вообще в эту тему не лезу, потому что чувствую внутренний барьер. У меня вот и эротическая серия есть, так что это абсолютно не мое поле. Я к этому очень серьезно, даже строго отношусь.

А вот эта манера, конечно, из какой-то детской ностальгии. У меня мама очень рано умерла, мне было лет 5, наверное. Мотался я поэтому много – и в Ростовской области, и в Ставропольском крае пожил. Просто особо семьи не было, и детство такое счастливым не назовешь. Нас с отцом и братом осталось трое. Отец потом довольно быстро снова женился. Вообще я из Краснодарского края. У меня отец и брат рисовали, так что творчество у меня наследственное.

- Где-то слышала, вас называли противником прогресса…

- Да нет, я к прогрессу нормально отношусь. Ну да, в чем-то у меня в работах дух ретро - фиксирую уходящую Русь. Всего вот этого – уклада, интерьеров, традиций – вообще скоро не будет. Поэтому я езжу на Север: там еще сохранилась эта патриархальность, интерьеры деревенские, половики традиционные, печи, вот это все убранство. Мне даже иногда кажется, что русские люди только там и сохранились.

- У вас там друзья?

- Не обязательно. Просто для себя. Я вообще легкий на подъем. Вот ездил по следам Виктора Попкова, это известный советский художник, для целого поколения был ориентиром, все ждали его творений. Художники на него равнялись – и по форме, и по содержанию он был очень прорывной. И я хотел то же самое увидеть, что он в свое время видел: Кимжа, эти его знаменитые пензенские вдовы… У меня в мастерской птицы оттуда, из этих поездок. Это очень старый народный промысел. Его воссоздал мастер Петухов.

По легенде на Севере заболел мальчик. Знахари его лечили-лечили, но так и не смогли помочь. И вот он лежит в кровати и спрашивает папу: «Тату, скоро лето?». «Скоро, сынок, скоро», - отвечает отец. И, чтобы мальчишку порадовать, взял топор и сделал вот эту птицу, повесил над кроватью. Мальчик смотрел на нее, она все кружилась, и ему казалось, что лето совсем скоро. Там ребенок и выздоровел. А птица с тех пор считается хранительницей детей. У меня есть такая работа, кстати. Больной мальчик, а рядом отец.

- У вас такие сюжеты романтичные.

- Мне всегда нравилось все чистое, настоящее. Если история зацепила, картина потом сама рождается. Во мне образы иногда очень глубоко сидят, но вытащить их не получается. Например, Терехова мне понравилась по фильму Тарковского «Зеркало», но показать я ее смог только в образе Миледи. Иногда сама картина диктует, а тут как раз так удачно украшения образ дополнили.

А иногда есть ощущение, что картина умнее тебя. Вот сам Тарковский у меня совсем не получился. И даже к своей эротической серии я очень долго не мог подойти.

- Есть у вас работа, которую вы сами считаете своим шедевром?

- Как раз посвящение Попкову. Кстати, сам образ – вдовы в красном, пришли в мою работу из его творчества. Это же трагическая и нелепая смерть. Его убили буквально на улице. По-моему, в 1978-м. Он с другом вышел на улицу, оба выпившие. И тут как раз подъехала «Волга». Виктор начал туда усаживаться – типа подвези, раз ты такси. А это была инкассаторская машина. И инкассатор это оценил как нападение, выстрелил. Художник тогда умер на месте от кровопотери. Тогда Попкову было много посвящений в художественной среде. Я вот за свое посвящение получил первую премию.

- У вас много символов в картинах. Может быть, и больше, чем я увидела, но даже для непосвященного зрителя их немало. Специально их туда закладываете?

- Нет, это само. Даже не знаю, откуда. Вот, лев, например – хранитель жилища. Его очень часто используют в оформлении домов на Севере, на фасадах – в росписи и резьбе. И Троица рублевская здесь тоже отозвалась. В итоге получилась замкнутая композиция. А специально – нет, не стараюсь.

- Что важнее для художника – с темой или техникой определиться?

- С темой, конечно. Специально же ее не выберешь. Идея всегда важнее. Потому, что она вытаскивает из художника самое сокровенное, глубинное. А еще важно поставить себе большую задачу. Так например, появилась моя серия «Времена года». У Брейгеля были 12 картин месяцев, до нас дошли только 5. Они все выполнены по классической художественной схеме. Гора – диагональ, потом горизонталь, снова диагональ.

Словно ограниченные пространствами комнаты – то есть горами, разыгрывались разные сюжеты. Подумал – о, гениальная идея! Сделаю на своем оренбургском материале. Специально дом купил под Кувандыком в Новосакмарке. Выставлял потом в Москве, своеобразный нео-Брейгель. Так вот, толчком к этому послужила статья искусствоведа в журнале. Но это же не подгадаешь...

Или вот фильм Тарковского «Андрей Рублев», где по белому снегу человек тащит крест. Это не Палестина, это совершенно русский снег. И у меня тоже потом появилась работа, где на белом фоне много-много людей, и у каждого свой крест. Картины друзей цепляют иногда.

Та же моя эротика – Глахтеев повлиял, разумеется. Все это варится, перерабатывается внутри. И до всего надо дозреть.

- Когда-то в Оренбурге была очень сильная художественная среда. Как считаете, сейчас она есть?

- Я люблю и ценю оренбургских художников и переехал сюда только ради них. Просвирин, Григорьев, Глахтеев, Ни, Ерышев. Я, когда учился в училище, постоянно смотрел на работу Владимира Ерышева – она у нас на стенде висела. «Раздел земли» - с конем. Мы так гордились, что это наш выпускник. Он как раз получил первую премию, гремел по всему Союзу, друг Попкова. А тут еще Виктор Ни. Я его работу случайно увидел на обложке журнала «Творчество».

Мне в московские вузы поступить не удалось, а в Краснодаре не вариант было оставаться. И я написал сюда директору фонда. Приехал, 1974 год, 18 марта, грязь, я просто в ужасе был, куда попал. Но потом пошел на улицу Правды в маленький музей, и там увидел две работы Виктора Ни – все, успокоился. Он меня, кстати, потом очень долго не принимал. Не верил, наверное, что я вот так, от сердца – вот, парень какой-то непонятный. Он работал в этой самой мастерской, теперь здесь я. Я был при нем как Санчо Панса. А он – Дон Кихот, маленький такой. Мы сразу же начали готовиться к зональной выставке в Уфе, он мне постоянно советы давал.

Общество и экономика поменялись: раньше можно было получить большой государственный заказ и жить полгода. А сейчас молодые видят и понимают, что вообще никакой поддержки и интереса со стороны государства нет. Людям надо семью кормить, детей заводить. Живопись теперь – удел мамонтов, которые какую-то пенсию получают. Пока в городе не появится своя Третьяковская галерея, среда не возродится.

- Почему вы выбрали левкас? Это же сложная техника?

- В России это письмо возродил академик Жилинский. А Виктор Ни поддерживал. Оттуда и мой интерес. Это доска и грунт, по сути. А холст меня не устраивает своей зернистостью. Хотя я уже столько лет в этом, технику по-прежнему продолжаю отрабатывать. Проколы даже у меня бывают.

- У вас далекие планы?

- На год-полтора, не дальше. Иногда они совпадают с какими-то знаковыми годами и датами. Но, поверьте, это чистая случайность. На тему Гагарина я вообще болел. Это настоящий русский Икар, и у меня была потребность высказаться на эту тему. Вообще я патриот края, да и страны вообще. Может, кто-то одобрит, кто-то осудит. Не очень важно. Я работаю, прежде всего, для себя.